p> Примечания: В рубрику “Неопределенные факторы” сведены те ответы, в которых названы качества предпринимателей, не определяемые однозначно как позитивные или негативные.

Таким образом, спустя десятилетие после начала “воспитания” уважения к предпринимательской деятельности во “второй столице” России примерно половина людей считает бизнесменов скорее “проклятыми буржуями”, чем “солью земли русской”. Понятно, что в провинции, где народ живет победнее, и где либеральная ментальность укоренилась гораздо слабее, имидж бизнесменов еще менее привлекателен.

Если “бизнес” прочно ассоциируется с “криминалом” и “воровством”, то вполне понятно, почему никто не торопится протянуть молодому российскому бизнесу руку помощи. Большинство явно или неявно считает предпринимателей своего рода “легальными преступниками” и уверено, что относиться к ним надо именно в соответствии с криминальными “понятиями”, то есть по принципу
“права силы”.

Криминальность российского бизнеса. В какой степени, однако, оправдан негативный имидж российского бизнеса? Быть может, отечественные предприниматели — “без вины виноватые”? Нет, российских предпринимателей трудно назвать невинными овечками. Представления “простых людей” о предпринимателях как о жуликах, увы, не слишком расходятся с реальным положением дел.

Действительно, в 1990-е годы главным генератором криминогенности в
России стал именно молодой бизнес. Кажется, будто отечественные предприниматели задались специальной целью подтвердить крылатую фразу из
“Золотого теленка”, что “все крупные современные состояния нажиты самым бесчестным путем”. Впрочем, складывается впечатление, что и не слишком крупные наживаются примерно таким же образом.

Криминальность в поведении российских бизнесменов можно проследить по трем направлениям: отношения с клиентами, отношения с государством, отношения с коллегами по бизнесу.

Что касается отношений с клиентами, то здесь на поверхности наиболее заметен банальный, но массовый их обман. Хрестоматийным примером может служить история с “МММ”, после которой у десятков тысяч людей ненависть к бизнесменам стала своего рода условным рефлексом. Если, однако, глубже рассмотреть главные источники доходов новых “акул бизнеса”, то выяснится, что само первоначальное накопление капиталов в конце 1980-х — начале 1990-х годов было основано именно на злоупотреблениях по отношению к рядовым гражданам. В экономической теории широко используется термин
“рентоориентированное поведение” — так называют погоню за прибылью, извлечение которой основано не на конкуренции за рубль покупателя, а на использовании каких-либо привилегий. Зарубежные исследователи “загадочной
России” давно отмечают, что в начале 1990-х годов Россия превратилась буквально в “рай для присвоения ренты”. По оценке А. Ослунда, в 1992 г. рентные доходы превышали 80 % российского ВВП (в т. ч. 30 % — от спекуляции энергоресурсами и металлами, еще 30 % — от льготных кредитов). Это
“рентоискательство” заложило фундамент практически всех крупных состояний, по существу оно стало перераспределением национального богатства в пользу
“новых русских”. Поскольку подобное предпринимательство деструктивно для общества (выгоды “рентоискателей” — это потери остальных членов общества), то вполне естественно, что рядовые граждане считают такой бизнес криминальным, даже если формально нарушения правовых норм и не происходит.

Хотя без негласной санкции правительства радикал-реформаторов массовое извлечение ренты в принципе было бы невозможным, в отношениях с правительством бизнес тоже не придерживается честных “правил игры”.
Уклонение от регистрации сделок и уплаты налогов, подкуп правительственных чиновников, тайный вывоз капиталов за рубеж — все это стало настолько заурядным, что воспринимается как часть профессиональных навыков для тех, кто решает плавать в мутной воде бизнеса. Сошлемся для примера хотя бы на данные о масштабах неоформленных сделок: их доля в выручке отечественных предпринимателей в 1997 г. составила, по оптимистическим оценкам, порядка
8—15 %, а по пессимистическим — около 30 % . В 1994 г. российское правительство считало, что более 42 % фирм не могут считаться легитимными, поскольку не платят налогов и даже не имеют официального разрешения заниматься бизнесом. Российская экономика быстро приобрела “пестрый” характер — настолько тесно в ней официальная деятельность переплетается с неофициальной, теневой.

Наконец, и в отношениях друг с другом бизнесмены не склонны быть слишком щепетильными. По данным анкетного опроса российских предпринимателей, проведенного в 1997 г. под руководством В.В. Радаева, с нарушениями деловых обязательств сталкиваются 82 % предпринимателей, из них
50 % — иногда, а 32 % — часто. Систематическое нарушение деловых обязательств и нечестная конкуренция естественным образом дополняются (и ограничиваются) использованием услуг мафии для выбивания долгов и устранения конкурентов. Предпринимателей убивают едва ли не так же часто, как главарей мафиозных группировок, что заставляет усомниться в существовании заметных различий между легальным и мафиозным бизнесом.

Возникает вопрос: почему в российском бизнесе девиантное (с точки зрения нормального рядового гражданина) поведение выступает скорее правилом, чем исключением? Часто это объясняют тем, что правительство навязало предпринимателям “правила игры”, честно соблюдать которые просто невозможно (очень сильный “налоговый пресс”, слабая законодательная база, низкая эффективность реальной правоохранительной деятельности и т. д.). В таком объяснении есть большая доля истины. Однако тогда остается непонятным, почему отечественные предприниматели и прочие россияне без особого возмущения приняли подобные “правила” и “играют” по ним уже лет десять. Для понимания глубины проблемы зададимся вопросом: в какой степени российская экономическая ментальность в принципе признает и одобряет бизнес как индивидуальное стремление к обогащению?

3.3. Роль экономической культуры в развитии предпринимательства

Когда российские “шокотерапевты” начинали реформы, они были твердо убеждены, что, подобно тому, как вода всюду течет сверху вниз, реформирование экономики любой страны происходит на основе универсальных рецептов неоклассического “экономикса”. Неудачи радикальных рыночных реформ в России стали началом разочарования в универсализме неоклассических рецептов. В наши дни становится очевидным: методов “лечения” экономики, в равной степени пригодных и для Америки, и для Японии, и для Новой Гвинеи, к сожалению, нет. Дело в том, что развитие любой экономической системы
(рыночной ли, командной или смешанной) в какой-либо конкретной стране ограничено рамками национальной экономической культуры, которая во многом определяет лицо национальной модели экономики.

Экономическая (хозяйственная) культура есть совокупность стереотипов и ценностей, влияющих на хозяйственное поведение. Эти стереотипы и ценности являются общими для крупных социальных общностей (этносов, конфессий).
Национальная хозяйственная культура нематериальна и часто трудноуловима, но именно она определяет форму развития экономических систем в той или иной стране. Важнейшим компонентом экономической культуры являются господствующие представления об этически допустимых (“правильных”) формах и образцах поведения, которые становятся фундаментом правовой культуры.
Национальная экономическая культура обуславливает, в свою очередь, специфику развития преобладающих форм криминального поведения.

Каковы культурологические основы современного рыночного хозяйства?
Вспомним полемику по этому поводу между двумя великими немецкими экономистами-социологами рубежа XIX—XX вв. Максом Вебером и Вернером
Зомбартом.

В. Зомбарт считал “духом” капитализма всякое стремление к получению денежного богатства. В таком случае предпосылкой развития капитализма, по
Зомбарту, является стремление к роскоши, расточительству, престижному потреблению. Перечисляя основные типы капиталистических предпринимателей, он называл среди них разбойников и феодалов, спекулянтов и купцов.

Напротив, М. Вебер отмечал, что объяснять сущность буржуазного предпринимательства только лишь “стремлением к денежному богатству” принципиально недостаточно. Он выделил два качественно различных типа
“стремления к наживе”: один основан на использовании различных форм насилия
(обман, грабеж, взятки и т. д.), другой — на использовании добровольного и взаимовыгодного обмена. Жажда наживы любой ценой, по его мнению, не только не является буржуазной, но, напротив, тормозит развитие нормального рыночного хозяйства. “Повсеместное господство абсолютной беззастенчивости и своекорыстия в деле добывания денег, — подчеркивает Вебер, — было специфической характерной чертой именно тех стран, которые по своему буржуазно-капиталистическому развитию являются “отсталыми” по западноевропейским масштабам”. Формирование “нормального” капитализма возможно, по Веберу, только там и тогда, где и когда побеждает мораль
“честной наживы”, предполагающая взаимовыгодность экономических отношений для всех ее участников. Если капитализм “по Зомбарту” имманентно предполагает принцип “не обманешь — не продашь”, то капитализм “по Веберу” основан на морали “честность — лучшая политика”.

Экономическая история ХХ в., когда к рыночному хозяйству стали приобщаться страны “третьего мира”, предоставила обильный материал для сравнения возможностей развития капитализма “по Зомбарту” и “по Веберу”.
Там, где бизнес приобретал черты своеобразного общественного служения (это, прежде всего, регион конфуцианской цивилизации), рыночное хозяйство развивалось весьма эффективно, ускоряя развитие общества. Если же предпринимательство воспринималось как своекорыстная нажива любой ценой
(как, например, во многих странах Африки), то рыночное хозяйство приобретало форму нароста, паразитирующего на национальной экономике. Сама история вынесла своеобразный вердикт: чтобы предпринимательство стало основой экономической жизни общества, оно должно иметь в глазах большинства населения имидж честного и достойного занятия.

3.4. Этическая оценка предпринимательства в российской экономической культуре

Когда радикал-реформаторы в 1992 г. закладывали фундамент российской модели переходной экономики, то за желаемый образец явно или неявно брали американское хозяйство. Американская либеральная модель рыночного хозяйства есть наиболее чистое выражение идеологии “протестантской этики” с характерными для нее фигурой himselfmademan`а (в буквальном переводе —
“человек, который сделал себя сам”) как образцом жизнедеятельности и культом “честной наживы”. Но в какой степени эти этические нормы совместимы с российской культурой?

Существует ли в российской экономической культуре благожелательное отношение к деятельному индивиду, обязанному своей карьерой только самому себе? Для ответа на этот вопрос необходимо выяснить, насколько велика в российской культуре ценность индивидуализма. Мнение, что русские, в отличие от западноевропейцев и тем более американцев, ставят коллективистские ценности намного выше индивидуалистических, встречается настолько часто, что его можно считать тривиальным. Сравнительные этнокультурологические исследования в общем подтверждают эту точку зрения. Англо-саксонские страны
(США, Великобритания, Австралия), где доминирует протестантская этика, характеризуются самыми высокими индексами индивидуализма, в странах
Западной Европы с преобладанием католицизма индивидуализм развит слабее, еще слабее — в конфуцианских и мусульманских странах Азии и в православной
Восточной Европе. При слабости индивидуалистических ценностей “человек, сделавший себя сам” воспринимается большинством окружающих как выскочка, который делает свою карьеру, “идя по головам”. Естественно, что в таких условиях бизнесмен классического типа как единоличный лидер выглядит аномалией, антиобщественным элементом.

Существует ли, в российской экономической культуре качественное разграничение “честного” и “нечестного” бизнеса? И на этот вопрос также придется дать отрицательный ответ. Дело отнюдь не сводится к тому, что в советскую эпоху жажда богатства клеймилась как моральное извращение.
Характерная деталь: в классической русской литературе XIX в. нет буквально ни одного вполне положительного образа предпринимателя, зато отрицательных
— сколько угодно. Дореволюционные русские писатели, от А.С. Грибоедова до
А.П. Чехова, считали людей, отдавших свои силы презренной материальной наживе, “мертвыми душами”, рядом с которыми даже лентяй Обломов выглядит положительным персонажем. Ничего похожего на поэтизацию предпринимательства в духе О. Бальзака, Дж. Лондона и Т. Драйзера в отечественной литературе нет и в помине. Схожую картину рисует знакомство с русским фольклором: среди народных пословиц многие осуждают погоню за богатством (сошлемся лишь на общеизвестное “От трудов праведных не наживешь палат каменных”), но трудно найти ее одобряющие. О чем-либо похожем на “Поучения Простака
Ричарда” Б. Франклина не может быть и речи. Можно, видимо, утверждать, что традиционная российская экономическая ментальность в принципе не знает понятия “честная нажива” и склонна негативно оценивать любые способы индивидуалистического обогащения. Конечно, в советский период это осуждение не могло не усилиться, но семена падали на хорошо подготовленную почву.

В принципе современная ситуация в российском бизнесе не так уж сильно отличается от ситуации в той России, “которую мы потеряли”. Специалисты по экономической истории хорошо знают, что отечественные предприниматели дореволюционного периода также не служили образцом морального образа действий. “Рентоискательство” у власть имущих, обман покупателей и продавцов, ложные банкротства были вполне обыденными явлениями, а “честный бизнес” конфессиональных меньшинств (старообрядцы, евреи) — исключением, подтверждающим общее правило. Современное развитие бизнеса происходит, однако, в условиях более низкой правовой защищенности (у “купцов- аршинников” взятки мог вымогать городничий или городовой, но не уголовный рэкетир), потому девиантное поведение предпринимателей проявляется в более явных, откровенных формах, чем в дореволюционный период.

3.5. Криминальность бизнеса как следствие культурологического стереотипа

Говорят, будто с падением коммунистического режима исчезли и
“советские” предрассудки о “греховности” индивидуального обогащения. На самом деле российская традиция этического осуждения погони за богатством не исчезла, а приобрела превращенную форму.

“Прорабы реформ” были в известном смысле революционерами, стремясь сделать индивидуалистический бизнес вместо третируемой аномалии одобряемой нормой. Но, как это часто бывает у революционеров, они, не замечая того, находились в плену у тех культурных норм, с которыми боролись. Изначально, в полном соответствии с российской традицией, либеральные радикал- реформаторы не видели принципиальной разницы между “честным” и “бесчестным” бизнесом, равно приветствуя любое частное предпринимательство. При отсутствии этики бизнеса и господстве представлений о заведомой аморальности бизнеса это было воспринято (не могло не быть воспринято) как разрешение “делать деньги” любыми средствами.

Предпринимательство стало легальным и официально одобряемым, однако культурологический стереотип, представляющий занятие бизнесом как этическую аномалию, продолжает действовать. Человек, решившийся стать предпринимателем, сразу попадает в ситуацию морального вакуума: для подавляющего большинства россиян бизнес (любой бизнес!) однозначно ассоциируется не столько с “трудолюбием” и “инициативностью”, сколько с
“нечестностью” и “обманом”. Начинающий предприниматель априори подвергнут со стороны общества моральному осуждению, и сам себя осознает стоящим за чертой общепринятых норм. Поскольку бизнесмен обречен (независимо от своего личного поведения) олицетворять для сограждан вора и жулика, то у него отсутствуют этические “тормоза”. Заранее “осужденный”, он с легкостью совершает противоправные действия: его уже подвергли моральному остракизму, и потому действительно совершаемые правонарушения мало вредят его репутации.

Таким образом, главную причину криминальности российского бизнеса и, соответственно, слабости легальной защиты прав бизнесменов мы видим не столько в ошибках правящей элиты, сколько в принципиальной рассогласованности ценностей классического либерализма и российских культурных традиций. Попытка механически привить к российской “почве” западную модель индивидуалистического бизнеса оборачивается тотальной криминализацией экономики. Российская экономическая этика неизбежно провоцирует развитие в процессе рыночных реформ криминального капитализма, который, в свою очередь, закрепляет стереотип аморальности предпринимательства. Образуются порочные круги (рис. 1), обрекающие отечественного предпринимателя на незавидную роль “чужого среди своих”, к которому испытывают сложную смесь чувств зависти и брезгливости, и к которому ни официальные лица, ни рядовые граждане не торопятся прийти на помощь.

Рис.1. Порочные круги отчуждения российского бизнеса от общества

3.6. Нелегальная защита прав собственности в советском и постсоветском бизнесе

В условиях, когда предприниматель не может рассчитывать на сколько- нибудь существенную поддержку официальных инстанций в защите своих прав собственности, ему приходится искать суррогаты государственной системе.
Спрос на нелегальную защиту прав собственности бизнесменов не мог не породить предложения. Сформировавшаяся в России теневая система защиты прав собственности получила название “крыша”, которое на протяжении 1990-х годов постепенно входит в международный лексикон, как ранее в него вошли
“колхоз”, “ГУЛАГ” и “спутник”.

Можно выделить три направления “крышестроительства”: использование покровительства организованной преступности (“бандитские крыши”), создание частных служб безопасности (коммерческие “крыши”) и, наконец, использование неформального покровительства официальных правоохранительных органов
(“милицейские крыши”). В каждом из этих случае наблюдается ползучая приватизация правоохранительной деятельности — перетекание реального выполнения этой функции в руки внегосударственных институтов.

Исторически и логически первичной формой теневой защиты прав собственности предпринимателей в России могла быть только “бандитская крыша”. Как уже указывалось в начале данной главы, предпринимательство в
России стало зарождаться еще в советский период, когда примерно с 1960—1970- х гг. “цеховики” и спекулянты начали создавать настоящие подпольные фирмы.
Естественно, новоиспеченные “буржуи” сразу оказались под пристальным вниманием отечественного криминалитета. Первоначально отношения между подпольными миллионерами и уголовниками повторяли сюжет “Золотого теленка”, причем для облегчения мошны новоявленных Корейко использовались методы не столько артистичного Остапа Бендера, сколько недалекого Паниковского. Когда бандиты “наезжали” на теневых дельцов и забирали у них все, что только можно, те, понятное дело, не рисковали обращаться в милицию. Однако противостояние теневых предпринимателей и криминалитета долго продолжаться не могло, поскольку объективно не было выгодно ни тем, ни другим.

Важным рубежом в экономической истории отечественной организованной преступности стала совместная сходка “воров в законе” и “цеховиков” в 1979 г. в Кисловодске, когда неорганизованные поборы были заменены планомерной выплатой подпольными предпринимателями 10 % от их доходов в обмен на гарантированную безопасность от преступного мира. “Кисловодская конвенция” первоначально действовала только в южных регионах СССР, где подпольное предпринимательство цвело особенно пышно, но затем постепенно стала тем образцом, по которому строились отношения теневых предпринимателей с уголовниками и в других регионах.

С тех пор и по сей день основным видом доходов российской организованной преступности остается рэкет — взимание поборов за безопасность сначала с нелегальных, а с конца 1980-х годов — и с большинства легальных предпринимателей. Поскольку новоиспеченные предприниматели не получали сколько-нибудь существенной правовой поддержки
(статью Уголовного кодекса, объявляющую предпринимательство уголовным преступлением, отменили лишь в декабре 1991 г.), они были обречены оказаться “в объятиях” мафии. К середине 1990-х годов под контролем
“бандитских крыш” находилось, по некоторым оценкам, около 85 % коммерческих предприятий — в сущности все, кроме занятых охранным бизнесом или работающих под прямой протекцией правоохранительных органов. Впрочем, подобную оценку можно считать существенно завышенной по принципу “у страха глаза велики”: по данным социологических опросов предпринимателей, с силовыми вымогательствами сталкиваются только 30—45. Это можно объяснить тем, что подавляющая доля предприятий являются крайне мелкими и неустойчивыми, поэтому у их руководителей не возникает особой нужды в защите, а у бандитов — желания обкладывать их данью.

Введенная “кисловодской конвенцией” бандитская “десятина” превратилась в устойчивый компонент издержек российского предпринимательства: в начале
1990-х годов А. Лившиц оценил потери коммерческих структур от рэкета той же цифрой — 10 %. Когда криминальные авторитеты помогают своим подопечным
“налаживать отношения” с нерадивыми должниками, то “крыша” забирает еще 50
% от суммы возвращенного долга. Поскольку использование альтернативных легальных институтов в защите прав собственности предпринимателей остается крайне малорезультативным, подобные тарифы признаются приемлемыми.
Возмущение у бизнесменов вызывают не регулярные платежи как таковые, а нередкие случаи, когда криминальные правоохранители теряют чувство меры и назначают за свои услуги слишком высокую дань, либо стремятся полностью подчинить контролируемые фирмы. Если же криминальные правоохранители имеют
“чувство меры”, то российские предприниматели сами ищут с ними контакт, не дожидаясь визита криминальных “инспекторов”.

К середине 1990-х годов в России сформировалась настоящая система
“криминальной юстиции”, выполняющая функции полиции, арбитража и судебных исполнителей. Высокая плата за ее услуги во многом компенсировалась скоростью и безусловностью решений. Механизмы деятельности этой системы станут более-менее известны еще не скоро, поскольку никто из ее участников не заинтересован в разглашении тайн “первоначального капиталистического накопления”. Известен лишь результат: уголовный рэкет, по свидетельству предпринимателей, смог снизить накал “государственного” рэкета (вымогателей из санэпидемстанций, налоговых и пожарных инспекций, ОБХСС и т. д.).
Новорожденный российский бизнес получил минимально приемлемые условия для своего развития.

Отношения предпринимателей и криминальных правоохранителей с самого начала существенно варьировались в зависимости от масштабов фирм. Мелкие предприниматели не в силах использовать какие-либо альтернативные механизмы защиты своих прав, и потому они наиболее беззащитны перед мафиозным
“беспределом”. Свободно выбирать, покровительство какой группировки более выгодно, предприниматель не может, поскольку рэкет-бизнес организован по принципу локального монополизма типа картеля. Единственная “инстанция”, в которой теоретически можно обжаловать действия слишком нахрапистого
“защитника”, — это криминальный авторитет более высокого ранга, контролирующий данную территорию или вид бизнеса. Довольно действенной защитой от чрезмерных посягательств для многих предпринимателей служит сама незначительность их бизнеса, не вызывающая особого аппетита у бандитов и позволяющая при необходимости уйти из зоны контроля “отморозков”.

Чем крупнее фирмы, тем чаще “бандитская крыша” становится лишь одним из субститутов, наряду с частными службами безопасности и “милицейскими крышами”. Для большого бизнеса бандитские авторитеты становятся обыкновенными наемниками, которых используют для отдельных поручений.
Характерна в этом отношении судьба знаменитого “вора в законе” В.И.
Иванькова (“Япончика”): в конце 1960-х — начале 1970-х годов он в составе банды Г.А. Карькова (“Монгола”) грабил цеховиков, ювелиров и антикваров; в начале 1980-х годов “Япончик” этим промыслом занимался уже во главе собственной банды; в начале 1990-х гг. он эмигрирует в США, где в 1995 г. был арестован за выбивание долгов для банка “Чара”. Эту криминальную биографию можно считать своего рода символом изменения ролей во взаимоотношениях отечественных бизнесменов и бандитов.

Усиливающаяся конкуренция между “коммерческими” и “милицейскими крышами” неизбежно ведет к тому, что после бурного всплеска первой половины
1990-х годов криминальное силовое предпринимательство постепенно возвращается к исходной ситуации, существовавшей до легализации бизнеса. К концу 1990-х годов под “бандитскими крышами” остаются в основном те сегменты рынка, где высока доля нелегальных операций и где оплата происходит наличными (прежде всего это сфера розничной торговли).
Сохранению “бандитских крыш” в ситуациях, когда их использование становится для бизнесмена невыгодным, способствовал нерыночный характер взаимоотношений между “защитником” и охраняемым, которому крайне трудно разорвать ранее заключенный контракт с мафией без помощи альтернативных правоохранительных служб (по принципу “вход — рубль, выход — два”).

3.7. Негосударственная полулегальная и легальная защита прав собственности в постсоветском бизнесе

Монополия бандитов на охранный бизнес стала давать трещины, когда в начале 1990-х гг. в бизнес пошли уже не отчаянные авантюристы, а бывшие номенклатурщики высоких рангов. “Бандитская крыша” хороша для защиты от мелкой шпаны и от других уголовников, но вряд ли ей по плечу противодействие используемым крупным бизнесом современным методам “грязной” конкуренции, включающим воровство информации, переманивание специалистов, силовое устранение конкурентов руками наемных киллеров и т. д. Поэтому крупный бизнес предъявил спрос на “крыши”, чьи работники имеют не только грубую силу, но и ум, умение использовать специальную аппаратуру, многие особые навыки. Одновременно появилось и предложение нужных кадров: после крупных реорганизаций КГБ/ФСБ, МВД и армии из силовых структур толпами стали уходить многие профессионалы, желающие найти новую работу в соответствии со своей квалификацией, но за “настоящие деньги”. Первые частные охранные агентства сформировались еще в 1991 г. под вывеской сыскных бюро, в 1992 г. частная охранная деятельность была официально узаконена. Таким образом, охрана легальных предпринимателей быстро сама стала одной из отраслей предпринимательской деятельности, дающей занятость десяткам тысяч специалистов.

Использование услуг частных охранников — из собственной службы безопасности или нанятых из агентства имеет ощутимые преимущества в сравнении с “бандитской крышей”. Во-первых, их услуги обходятся заметно дешевле: если бандиты за возврат долга берут 50 %, то частные агентства —
15—40 %. Во-вторых, почти отсутствует риск, что защитник решит “подмять” того, кого он защищает. В-третьих, нет моральных издержек от сотрудничества с уголовниками (впрочем, эти соображения волнуют наших предпринимателей, кажется, менее всего). Слабой стороной использования этой формы защиты является необходимость постоянных весьма немалых расходов на оплату квалифицированных специалистов и на специальное оборудование — независимо от того, есть ли необходимость в их использовании в данный момент времени.
Данная ситуация отчасти схожа со страховкой: платежи идут, а страхового случая может не наступить. Однако в отличии от страховки само наличие служб безопасности предотвращает возможные покушения на права собственности.

Можно усомниться в правомерности рассмотрения “коммерческих крыш” как разновидности нелегальной защиты прав собственности. Однако специалисты указывают на сходство методов их работы именно с криминальными силовыми структурами — угрозы распространения компромата на противников, постоянные контакты с бандитами в поисках приемлемого консенсуса. Проверка частных охранных фирм, проведенная МВД во второй половине 1998 г., показала, что каждое пятое из них занималось незаконной деятельностью. Еще более криминализированной может быть работа служб собственной безопасности крупных фирм, поскольку они работают на одного клиента и избавлены от пристального надзора МВД. Официальный статус “коммерческих крыш” все же является сильным ограничителем использования ими откровенно “грязных”, нелегальных методов.

Последним словом в силовом предпринимательстве стало исполнение ролей нелегальных защитников прав собственности самими официальными стражами порядка. Конечно, определенная связь бизнеса с работниками МВД и иных органов наблюдалась еще в советские времена, когда теневые предприниматели были вынуждены подкупать стражей порядка, чтобы те глядели на их деятельность сквозь пальцы. Однако к концу 1990-х годов ситуация принципиально меняется: нелегальные услуги работников охраны порядка используют легальные предприниматели, причем речь идет уже не об оплате невмешательства, а о выполнении за плату того, чем эти работники должны были бы и так заниматься по долгу службы.

Важную роль в вовлечении официальных служителей закона в коммерческую правоохранительную деятельность сыграли охранные агентства: отставные сотрудники органов сохраняли активные контакты с оставшимися на службе, используя их возможности за дополнительную плату. Соблазненные высокими доходами своих бывших коллег, которые не шли ни в какое сравнение с весьма скудной зарплатой работников милиции и иных органов, официальные стражи порядка постепенно стали по собственной инициативе использовать свое служебное положение для неофициальной правоохранительной деятельности на коммерческих началах. В создавшихся условиях такой выбор, с экономической точки зрения, абсолютно оправдан; немалое количество “чудаков”, занимающихся охраной порядка исключительно за зарплату, своим существованием лишь доказывают, что в России еще далеко не все ведут себя в соответствии с моделью “человека экономического”.

“Милицейская (фээсбэшная, руоповская и т. д.) крыша” является, с точки зрения нуждающихся в защите предпринимателей, наилучшей разновидностью силового предпринимательства. Как и при использовании услуг охранных агентств, защита оказывается за более низкую плату и с меньшим риском для самого бизнесмена. Качество же защиты оказывается еще более высоким: работающие в органах могут бесплатно использовать служебные базы данных и спецоборудование, легко маскировать выполнение заказов своих клиентов ретивым выполнением прямых служебных обязанностей (например, устраивать
“охоту” именно на тех бандитов, которые угрожают опекаемым ими бизнесменам). Поэтому помощь “милицейских крыш” превращается в дефицитное благо, которое распределяется не столько по рыночному принципу “кто больше заплатит”, сколько по советскому принципу “своим людям” (тем, кто имеет своих, лично знакомых людей в органах).

Законность действий нелегальных защитников бизнеса из числа людей в мундирах весьма относительна. Не говоря уже о незаконности самого использования служебного положения в целях личного обогащения, многие работники органов с избытком используют в этой роли те “милые” традиции советских времен, которые уже давно заставляют простого обывателя бояться милиции едва ли не сильнее бандитов, — избиение задержанных, фальсификацию улик, выбивание признаний побоями и т. д. “Милицейские крыши” могут использовать силовые методы, пожалуй, даже несколько свободнее “бандитских крыш”, поскольку официальные лица имеют вполне законное право на применение насилия, границы которого определены законодательством довольно расплывчато. В крайних своих проявлениях оказание нелегальных правоохранительных услуг работниками органов ведет к появлению настоящей
“милицейской мафии”.

Совмещение функций официальных и неофициальных стражей порядка определенным образом трансформирует отношение работников органов к преступникам. С одной стороны, рэкетиры начинают рассматриваться как коммерческие конкуренты, бороться с которыми надо уже не за страх и не за совесть, а за собственный кошелек. С другой стороны, защитники порядка в мундирах теряют интерес к качественному уменьшению рискованности бизнеса, поскольку это вызвало бы снижение спроса на их неофициальные услуги.
Формируется государственно-уголовный паритет, когда государственные служащие становятся своеобразными партнерами уголовников, играя с ними в одни “игры” как партнеры, а не противники.

Таблица 6. Альтернативные механизмы защиты прав собственности предпринимателей в постсоветской России

Таким образом, к концу 1990-х гг. в России сложилась
“плюралистическая” система защиты прав собственности, в которой легальная государственная правоохранительная деятельность дополняется (а во многом, заменяется) двумя разновидностями нелегальной и одной легальной, но не государственной. В табл. 6 показаны основные сравнительные особенности различных существующих в современной России институтов защиты прав собственности предпринимателей.

Поскольку разные системы защиты прав собственности конкурируют друг с другом, у предпринимателей появляется определенная возможность выбора той из них, которая представляется ему наиболее оптимальной. Конечно, говорить о рынке правоохранительных услуг можно лишь с большими оговорками, поскольку “обменять” менее эффективную систему на более эффективную, мягко говоря, очень не просто. Как уже указывалось, отказаться от ставших обременительными услуг “бандитской крыши” крайне тяжело, а добиться услуг
“милицейской крыши”, наоборот, весьма трудно. И все же конкуренция “крыш” существует: начинающий предприниматель стремится получать правоохранительные услуги от той структуры, которая в данных конкретных условиях места и времени будет наиболее выгодной. Наличие хотя бы потенциальных альтернатив умеряет аппетиты любого из “силовых предпринимателей”, который пожелал бы взимать слишком высокую охранную дань.

Заключение
Некоторый плюрализм правоохранительной деятельности отнюдь не является российской аномалией. В развитых странах есть и работающие по лицензии частные сыскные и охранные агентства, и внутренние службы безопасности крупных корпораций, и даже “вольные охотники”, отлавливающие за вознаграждение объявленных в розыск правонарушителей. Принципиальное различие между отечественной ситуацией и зарубежной практикой в другом — в обществах с устоявшимися правовыми традициями чисто коммерческие системы охраны собственности всегда дополняют государственную систему юстиции, но ни в коем случае не вытесняют ее. Причина этого вполне очевидна: коммерческие системы охраны лучше служат интересам большого бизнеса, мелким же предпринимателям они просто не по карману, и полная коммерциализация силовой защиты обрекает мелкий бизнес на роль клиентов мафиозного рэкета.

Конечно, мафиозная защита — лучше, чем полное отсутствие защиты. И все же система преобладания “бандитских крыш” и других не вполне легальных форм является только временным суррогатом нормальной системы защиты прав собственности, которая возможна лишь на основе доминирования государственных силовых структур. В последние годы уже четко обозначился вектор усиления их роли (красноречиво хотя бы то, что сам Президент вышел именно из этих структур), но до превращения государственной юстиции в неоспоримого лидера правоохранительной деятельности пройдет еще немало времени.

Страницы: 1, 2